|
Виктор Котт.
"Мы бережем золотник, а
теряем пуд".
Очерк истории
русского богослужебного языка.
Господь наш
Иисус Христос, проповедуя
Царство Небесное, предупреждает:
"Ко всякому, кто слышит
слово о Царстве и не
разумеет, приходит
лукавый
и похищает посеянное в
сердце его". "Слушайте
и разумейте", - так
говорит
Господь Своим ученикам.
Вот прямая воля Христа
Спасителя. В исполнении
этой воли, этой заповеди
и состоит переводческая
деятельность церкви.
Новый перевод
богослужебных книг неотложно
необходим.
Ныне-завтра надобно же к
нему приступить, если не
хотим
нести укора за эту
неисправность и быть
причиною вреда,
который от сего
происходит.
Свт. Феофан Затворник (прест. в
1894 г.)
Исправление церковных книг
- неотложное дело... И я
думаю,
что и в настоящей
церковной разрухе в
значительной доле
повинны мы тем, что не
приближали наше дивное
богослужение,
наши чудные песнопения к
уму русского народа...
Свт. Афанасий (Сахаров) (прест. в
1962 г.)
В ПОСЛЕДНЕЕ
ВРЕМЯ дискуссия о
богослужебном языке,
начавшаяся в Русской церкви
в первой половине 1990-х
годов, вступила в новую
фазу своего развития, что
выразилось, например, в
издании Сретенским
монастырем сборника "Богослужебный
язык Русской церкви".
Это неудивительно: впереди
Архиерейский собор, от
которого все не
только ждут каких-то
решений в этом отношении,
но и хотят на эти
решения повлиять...
Составители сборника выражают
весьма распространенную точку
зрения, которую они хотели бы
считать общецерковной и традиционной.
Действительно, многим кажется,
что позиции сторон уже определены. Считается, что с одной стороны,
есть сторонники сохранения церковно-
славянского языка,
которые опираются на
многовековую устойчивую традицию,
желая сохранить великое
достояние нашей церкви. При
этом считается также, что, благодаря
своим уникальным свойствам,
церковно-славянский язык идеально
подходит для передачи
греческого оригинала и что мы,
таким образом, имеем
идеальный перевод, который
постепенно, по мере вхождения в
церковную жизнь, сам собой становится
понятен верующему человеку. Если
это и не совсем так, то проблему можно
решить за счет катехизации. Усилия
окупятся сторицей: современная русская
культура сохранит связь с тем
"необозримым живоносным пластом", коим
является церковно- славянский язык. Если же
в начале этого века и
были какие-то незначительные
попытки переводов
богослужения на русский язык, то это лишь влияние общего
либерального духа времени,
который известно к чему привел. Недаром плодом
этих идей церковного обновления
стал обновленческий раскол.
Проблема богослужебного языка
ставилась на Поместном соборе
1917-1918 гг., но никакого
решения не было принято.
С другой стороны, есть
сторонники перехода на русскоязычное
богослужение. Считается, что это
революционеры и реформаторы,
упрощающие и рационализирующие то,
что такой операции не поддается, ревнители
понятности буквы и гасители
неуловимого духа православного
богослужения, пренебрегающие наследием
традиции и культуры,
старающиеся, по примеру всех
революционеров, "возжечь из искры
пламя", не представляя себе, к чему
это может привести...
Так ли это?
Уже сам характер спора
наводит на размышления: против
доминирующей роли церковно-славянского
зыка в жизни нашей церкви почти
никто не выступает. Никто не
требует и обязательного
повсеместного введения
богослужения на русском
языке. Таким образом, в споре речь о церковно-славянском языке как бы и вообще не идет. Речь идет только о русском
языке, и спор идет между его
сторонниками и его противниками.
Насколько такая ситуация традиционна
для Русской церкви? Как в истории
решалась проблема церковно-славянского
и русского языков в
богослужении? Ответ на этот вопрос
поможет нам лучше понять происходящее
с нами сегодня.
Равноапостольный святитель Николай
Японский на слова простых
русских моряков о богослужении
на японском языке "Господь Бог
не положил различие в языке для молитвы"
воскликнул: "Да наградит Господь
Своею благодатию такое истинно
православное суждение!"
Учение о необходимости и равной
возможности для всех народов иметь
богослужение на родном языке было непоколебимо утверждено в православном предании трудами
равноапостольных просветителей славянства Кирилла и Мефодия, отвергших трехъязычную ересь;
следовательно, прямая
догматическая борьба против этого
учения невозможна. Тем не менее, со времен Киевской
Руси и до нашего времени в богослужении в основном используются книги на
церковно-славянском языке,
малопонятном народу, как по языку, так и
по содержанию. Как заметил известный
лингвист Борис Успенский, "в
процессе исторического развития на разных этапах эволюции оба понятия - "церковно-славянское" и "русское" - существенно
меняли свое содержание. Тем не менее,
сама оппозиция церковно-славянского и
русского оставалась и на каждом этапе
она отчетливо осознавалась
коллективным языковым сознанием". Почему же не были сразу переведены нами
богослужебные книги на наш
собственный русский язык?
Выдающийся историк Евгений
Голубинский был уверен, что причина
этого - "прежде всего, наша косность;
затем, другою и действительной
причиной должно быть считаемо то, что
наш язык, дотоле весьма мало письменный,
не был обработан и приготовлен для
письмени и что таким образом
переложение на него
представляло бы большой труд,
требовавший борьбы с ним и его
организации".
Можно назвать и еще одну
причину - отсутствие в Киевской Руси
классического гуманитарного
образования в систематических формах,
делавшее невозможными ни
адекватный перевод, ни понимание
греческих богослужебных и
догматических текстов. Эти
необходимые условия начинают
появляться только в начале ХYI в. -
с 1518 г., когда на Московскую Русь
приезжает Максим Грек, с него и берет
начало книжная справа,
основанная на грамматике. Но
окончательно о наличии этих
условий на Руси можно говорить лишь
со второй половины ХYIII в.
Чтобы
составить впечатление о глубине
проблемы, которая осознавалась русской
литургической мыслью, уходящей в
первые века формирования самой
богослужебной традиции,
достаточно ознакомиться со статьей
проф. СПбДА В.В.Болотова (1853-1900) "Заметки
по поводу текста литургии св. Василия
Великого". Знаменитый ученый пишет,
что и древнейшие сохранившиеся
литургические последования страдают
иногда безграмотностью, и не только
грамматической, - "Оле византийского
убожества!..", - и ругает византийских
редакторов, называя некоторые их
вставки тупоумными и "клеветой на
Василия Великого и его афинское
образование"!
Но,
может быть, наше церковное
правительство и вовсе не поднимало
вопрос о переводе богослужебных книг с
церковно-славянского (болгарского)
языка на русский, поскольку киевскими
митрополитами были почти
исключительно греки? Этот вопрос тоже
поднял академик Голубинский, хотя и
отметил, что "частные попытки в этом
роде, несомненно, бывали. Таковую
частную попытку перевода на чистый
русский язык, например, представляет
собою так называемое Галичское, или
Крылосское, евангелие 1144 г."
Существовало и парафразирование,
например известен канон на Рождество
Христово в Минее рубежа XII-XIII вв. и
парафраз минейной службы, сделанный
справщиком и переводчиком, чудовским
иноком Евфимием в конце XYII в.
Прелагатели используют славянский
язык и для облегчения понимания
пересказывают текст своими словами, не
придерживаясь буквы греческого текста.
И все же для нашей церкви, изначала в
готовом виде воспринявшей Священное
писание, богослужебные и
святоотеческие тексты в болгарских (церковно-славянских)
переводах, более привычны были правка и
поновление, замена непонятных слов и
речений, нежели парафразирование или
перевод. И надо отметить, что такая
работа велась церковью всегда.
Переводили и святители Алексий
Московский (о трудах которого cвт.
Филарет Московский писал, что они были
сохранены промыслом Божиим, чтобы
никогда в Русской церкви не было
разговоров о том, что перевод церковных
книг не согласен с волей Божией), и
Стефан Пермский, и преподобные,
страдавшие за эти труды, - Максим Грек и
Дионисий Радонежский (Троицкий).
Ко времени начала книгопечатания
Киевская и Московская Русь были
разъединены и государственно (первая
была под властью Польско-Литовского
государства), и церковно-административно
(в Киеве и Москве были свои
самостоятельные митрополиты), и до
некоторой степени культурно. Все это
сказалось и на книжности, и на
переводческой деятельности, которая
началась раньше на Юго-Западной Руси.
С XYI в. там появляются переводы
Писания, причем некоторые из них
сделаны непосредственно с церковно-славянского
текста; так, например, Пересопницкое
евангелие было переведено в 1556-1561 гг.
"из языка болгарского на мову
русскую", т.е. с церковно-славянского
на "простую мову" - книжный язык,
возникший на основе государственно-канцелярского
языка Юго-Западной Руси во второй
половине XYI в. Тогда же там стали
издавать параллельные тексты на
церковно-славянском и на "простой
мове", а в первой половине XYII в. "простой"
язык вытесняет церковно-славянский из
книжности и серьезно конкурирует с ним
и в богослужении.
Вдохновителем дела переводов стал
Киевский митрополит Петр Могила,
именем которого обозначают целую эпоху
в истории Западно-русской церкви и
культуры, со своими сподвижниками.
Так, в Киево-Печерской лавре в то время
переводя для использования в
богослужении некоторые церковные
молитвы и определенные части
богослужебных книг. В Постной триоди 1627
г. синаксари переведены иг. Тарасием
Земкой на "российскую беседу общую"
("сотворися се ревностью и
желанием рода нашего, Малой России
благородных, гражданских и прочиих
различного причта людей, не учивших
словенского языка"); в Требнике 1646 г.
есть целые такие разделы, там даются
даже особые указания об использовании
простой мовы в некоторых частях
богослужения.
Тогда же начинается дискуссия о языке
богослужения. Известный униатский
архиепископ Иосафат (Кунцевич)
призывал свое духовенство не служить
на простой мове (молитвы, ектеньи),
допуская лишь чтение поучений за
богослужением на этом языке.
Книги юго-западной печати с
использованием "русской мовы"
хранились и использовались, как
дониконовские, и у старообрядцев.
Во второй половине XYII в. начинается
массовое проникновение
югозападнорусской культуры, в том
числе и книжности, и на великорусские
земли. Непосредственным образцом для
Славяно-греко-латинской академии
становится Киево-Могилянская академия.
Но не забудем, что еще в 1630-х годах в
челобитной патриарху Иоасафу I
нижегородское духовенство требовало
устранить неисправность богослужения (как
одну из причин нравственного упадка в
народе), а в конце XYII в. уже входит в
употребление т.н. "гибридный"
церковно-славянский язык с близкими к
современным синтаксисом и лексикой: в
1683 г. Авраамием Фирсовым на него была
переведена Псалтырь.
Церковная традиция переводов
священных, в том числе богослужебных,
книг на русский язык возникла во второй
половине XYIII в., в контексте резко
изменившейся с правлением Петра
языковой ситуации. Рождается
гражданская азбука, а потом и новый
язык, как синтез церковно-славянского и
живого русского, - "славенороссийский",
русский литературный язык. Именно
тогда язык Священного писания,
богослужения и проповеди,
святоотеческих и душеполезных книг,
богословия и богословского
образования окончательно перестал
удовлетворять церковным нуждам, и в
первую очередь - пастырской заботе о
просвещении народа. Не случайно все
прославленные церковью архиереи XYIII-XIX
вв. занимались переводами. Петр же
провел и унификацию книг: киевские
книги должны были быть приведены в
соответствие с книгами московской
печати.
Во второй половине XYIII в. переход с
церковно-славянского на русский
постепенно распространяется на все
жанры духовной литературы, начиная с
проповеди. Начали переходить на
русский в проповеди еп. Псковский
Гедеон (Криновский) (прест. в 1763) и
продолжатели его дела митрополиты
Московский Платон (Левшин) (прест. в 1812)
и Новгородский и Санкт-Петербургский
Гавриил (Петров) (прест. в 1801). В то же
время свт. Тихон Задонский (прест. в 1783)
издает душеполезную литературу на
русском языке. Он же считал необходимым
"перевести Новый завет с греческого
языка на нынешний стиль, дабы
простолюдинам было внятно, и чтобы для
полезного чтения многих выпечатано
было на одной стороне, как ныне есть,
славянски, а на другой - внятным
переводом".
Митр. Платон, более всех потрудившийся
в становлении русского церковного
языка, пишет и издает в 1765 г. "Православное
учение" на русском языке, в 1766 г. -
перевод бесед Иоанна Златоуста на
книгу Бытия. "В переводе не
употребили мы совсем славенский язык,
дабы перевод наш не показался многим
темен и невразумителен..." Язык
перевода следует образцу,
утвержденному в светской литературе
Тредиаковским и Ломоносовым. В
предисловии высказывается пожелание,
чтобы беседы читались в храмах Великим
постом... В 1775 г. выходит "Собрание
разных поучений на все воскресные и
праздничные дни", значительная часть
которых принадлежит самому митр.
Платону. Эти поучения должны были
читаться во всех храмах. В предисловии
к изданию, написанном от лица Синода,
объясняется недостаточность старых
изданий, потому что они "...в
некоторых местах темны, переводом не
зело добрым затруднены, которую
темноту умножает и слог славенского
языка: и потому не токмо простому
народу, но иногда и ученым
невразумительны, или когда несколько и
понятны, но по слогу древнему и
неясности ...не зело усладительны и
побудительны..." В 1782 г. появляется и
агиографическая литература на русском
языке: митр. Платон составляет и издает
житие прп. Сергия.
В становлении русского богослужебного
языка было две струи - стихотворные
переводы и переложения псалмов и
молитв (что имело свои корни еще в
виршевом творчестве XYII в.) и переводы
богослужебных текстов для церковного и
домашнего употребления. Первый перевод
(из-за "невразумительности") на
русский литературный язык
богослужебных текстов (ирмосы и
степенны) был опубликован в 1776 г. в "Церковном
словаре" (первом церковнославянско-русском
словаре) катехизатора Московского
университета, академика,
протопресвитера Архангельского собора
Петра Алексеева.
Ректор МДА архим. Мефодий (Смирнов),
впоследствии архиепископ Псковский (прест.
в 1815), в 1794 г. опубликовал свой перевод:
первую новозаветную книгу на русском
языке - Послание к римлянам апостола
Павла.
В это же время протекала очень важная
для церкви переводческая и
текстологическая работа прп. Паисия
Величковского и его учеников, заново
открывших жизненную необходимость
руководиться Евангелием и Преданием,
для чего постоянно необходимы новые и
лучшие переводы. Оптинские старцы,
святители Игнатий и Феофан, являясь
учениками его учеников, продолжали
переводческие труды. Творческая
верность своему авве также привела их к
необходимости переводов на русский
язык. Всего через несколько десятков
лет после смерти святого Паисия
оптинцы переводят его творения на
русский язык. Прп. Амвросий рассылал
своим духовным чадам и изъясняющие
переводы многих неясных мест
богослужения: "Предложил вам аз
грешный объяснение сих песнопений,
побуждаемый к сему псаломскими словами:
"Пойте Богу нашему, пойте разумно".
Свт. Игнатий (Брянчанинов), пастырь и
переводчик, ясно зревший церковную
жизнь своего времени с ее бедами и
проблемами, пути их преодоления видел в
обращении к подлинному, апостольскому
и святоотеческому, преданию церкви.
Поэтому он желал, чтобы церковно-переводческая
деятельность углублялась: "Естественно,
что по мере перевода на русский язык
отцов Восточной церкви, предание этой
церкви обозначается отчетливее" (4
мая 1864 г.). А вот как он приветствовал
новое издание перевода Евангелия: "Сердечно
радуюсь, что слово Божие будет в общем
употреблении на русском языке. Сего же
дня получил я из Петербурга письмо от
одного знакомого, который пишет, что
высылает мне вновь изданное Евангелие.
Слава Богу! Кажется, Дух Святой, сообщив
апостолам в день Пятидесятницы знание
языков, со всей ясностью указал волю
Божию, состоящую в том, чтобы слово
Божие имелось и провозглашалось на
всех языках". Святитель и молитвы
составлял на современном ему русском
языке.
Старчество, миссионерство,
академическая наука стали источниками
вдохновения для появления русских
переводов.
Главным же основоположником и ведущим
строителем русской церковно-переводческой
деятельности в описываемый период,
добившимся их признания церковным
народом и подготовившим и саму реформу
церковного языка, и церковное сознание
к ней, стал выдающийся ученик митр.
Платона cвт. Филарет Московский. Наша
церковь не просто благодарна ему более
всех за перевод Священного писания на
русский язык. Он был ревностным
сторонником всеобщего церковного
просвещения: "Надо, чтобы вы не
оставались при скудных детских
начатках учения Христова, но
постепенно приобретали в оном новые,
более обильные успехи: чтобы никакую,
даже в тайне сокровенную премудрость
не почитали для вас чуждой и до вас не
принадлежащею, но со смирением
устрояли ум ваш к божественному
созерцанию и сердце ваше к небесным
ощущениям".
Если нет проповеди, cвт. Филарет считал,
что священник или дьякон должен читать
поучения святителей Иоанна Златоуста,
Василия Великого или Тихона Задонского
на русском языке.
В 1840 году по поводу греко-болгарской
распри cвт. Филарет писал патриарху
Константинопольскому, ушедшему на
покой: "Достойно молитв ваших, чтобы
народ... был умиротворен и охранен в
православии предоставлением ему
довольной свободы иметь пастырей и
учителей удобно понимаемых, слушать
богослужение на понятном языке и
обучать детей на природном языке".
Вот еще несколько характерных
высказываний свт. Филарета: "Святой
апостол Павел учит, что не в словах
Царство Божие, но в силе (1 Кор 4:20); не
станем без нужды возбуждать
разделяющие прекословия о разностях
слов, когда они ведут к единой силе
Царства Божия". "Величие
Священного писания состоит в силе, а не
в блеске слов, из сего следует, что не
должно слишком привязываться к
славянским словам и выражениям ради
мнимой их важности". "Текст псалма
приводится на русском; на что дразнить
без нужды людей, когда сего не хотят?
Разве не довольно, что Московская
духовная академия была оклеветана в
нововведении сего рода? Разве надобно
давать оружие клевете?"
А вот характерное мнение тех, кто
боролся с начинаниями святителя. В
письме к генералу А.А.Аракчееву А.С.Шишков
писал: "Если церковные (sic!) книги для
того, чтобы уронить важность их, будут с
высокого языка, сделавшегося для нас
священным, переводиться неведомо кем и
как на простонародный язык, каким мы
говорим между собою на театре, если при
распространении таких переводов (разве
для того только нужных, чтобы со
временем не разуметь церковной службы
или чтобы и обедни служить на том языке,
на каком пишутся комедии) еще, сверх
того, с иностранных языков вместо наших
молитв и евангельских нравоучений
переводить будут так называемые
духовно-философические... книги, если...
все это будет продолжаться по-прежнему,
то я министром просвещения быть не
гожусь".
Свт. Филарет размышлял об этом: "Восстание
против... перевода священных книг
образовали люди. водимые личными
видами, которые чтобы увлечь за собою
других благонамеренных, употребляли не
только изысканные и преувеличенные
подозрения, но и выдумки и клеветы".
"Дым ест глаза, а они говорят так: так
едок солнечный свет. Задыхаются от дыма,
и с трудом выговаривают: как вредна
вода от источника жизни", - говорил он
же; воистину: "Мы играли вам на
свирели, и вы не плясали, мы пели вам
печальные песни, и вы не рыдали" (Мф
11:17).
Свт. Филарет, как и многие другие
русские архиереи, признавал небрежение
к проблеме переводов церковных книг
грозящим скорбями и очень опасным для
церкви. Он знал грозные пророчества св.
архимандрита Макария (Глухарева),
предупреждающие о гневе Божием из-за
небрежения о воле Божией в деле
перевода. "Помолимся, да не будем
наказаны за небрежение о нем", -
призывал святитель, вспоминая это
пророчество. Как нам здесь не вспомнить
древнее пророчество Иеремии: "Проклят,
кто дело Господне делает небрежно" (Иер
48:10).
После трудов митр. Филарета никто уже
не мог и не может принципиально
отстаивать позицию невозможности
использования русского языка для нужд
церкви, - это касается и языка
Священного писания, и языка
богослужения и церковной проповеди, и
языка богословия и богословского
образования, и языка святоотеческих
книг и душеполезной литературы. А так
как вопрос реформы богослужебного
языка остро стоял перед церковью, то
практическое ее осуществление
становилось теперь делом времени...
Сам свт. Филарет мудро и
последовательно, тщательно и осторожно
трудился над этим. Московскому
святителю приходилось действовать
скрытно, собирая силы в
подведомственной ему епархии и
академии, избегая споров и конфликтов.
Когда невозможно было напечатать
русской перевод каких-либо частей
Священного писания, публиковали в
ученых записках духовных академий их
разбор, а в приложении давали сами
тексты. Когда трудно было издать
отдельный перевод богослужебных
текстов, святитель печатал их, например,
в "Творениях святых отцов в русском
переводе" - журнале при МДА. В
предисловии к своему переводу Акафиста
Божьей Матери он писал: "Некоторые
церковные песнопения, превосходные
глубиною и полнотою духовного разума,
заключенного в кратких изречениях, по
сему самому не для всех
удобовразумительны, а также по
древности языка. Посему деланы уже были
опыты переложения таковых песнопений
на русское наречие. Так великий канон
св. Андрея Критского в русском
преложении (прот. М.И.Богословского - В.К.)
напечатан был в "Христианском чтении".
Некоторые изъявляли желание иметь
русское преложение Акафиста Пресвятой
Богородице как пособие для удобнейшего
разумения оного. Такое преложение
здесь предлагается".
Кроме того, святитель исправлял
богослужебные книги: "В службе мне
хотелось соединить славянский род речи
с ясностью. Поэтому я иногда переменял
порядок слов и некоторые слова
употреблял несколько новые, вместо
более древних, темных или обоюдных для
нашего понятия", - писал он своему
духовнику, наместнику Троице-Сергиевой
лавры архимандриту Антонию (Медведеву),
ныне прославленному в в лике
Радонежских святых.
Свт. Филарет придерживался этого
принципа и в собственном литургическом
творчестве. Вот примеры: начало тропаря
своему небесному покровителю св.
праведному Филарету Милостивому (из
написанной им службы, употреблявшейся
в Троице-Сергиевой лавре и в Оптиной
пустыни) и начало стихотворного
переложения кондака Преображению:
Аврааму в вере подражая,
Иову же в терпении последуя...
и:
Преобразился Ты днесь на горе,
Христе,
И славу там Твои ученики узрели...
Когда же речь шла о вещах для
церкви принципиальных, святитель
действовал быстро и решительно. Когда
граф Н.А. Протасов, обер-прокурор Синода
с 1836 г., решил законодательно утвердить
как единственно канонический в
Российской церкви церковнославянский
текст Священного писания, митрополит
Филарет, увидев тут прямой вред для
церкви, энергично противостал этому,
несмотря на неизбежные репрессии, и
внес в Синод записку "О
догматическом достоинстве и
охранительном употреблении греческого
седмидесяти толковников и славенского
переводов Священного писания" (1845 г.),
которая и была принята в руководство,
когда был возобновлен перевод Ветхого
завета...
Активная деятельность по переводу
Священного писания на русский язык в
10-20-х годах XIX века (а затем в 60-70-е годы)
немедленно привела к обсуждению
проблемы богослужебного языка и к
трудам по переводу богослужебных
текстов на русский язык.
Одним из первых церковных переводчиков
богослужебных текстов на русский язык
был слепой священник Константино-Еленинской
церкви при градских богадельнях в
Санкт-Петербурге Гавриил Пакатский (или
Пакостский), близкий к Державину. К тому
времени уже начались переводы тех
литургических текстов, которые народ
любил более всего.
О.Гавриил перевел стихами всю Псалтирь,
через 10 лет после этого опубликовал в
1829 г. первую богослужебную книгу на
русском языке - Великий покаянный канон
св. Андрея Критского в стихотворном
переводе (всего же за неполный век были
изданы, обычно на русском, иногда на "новом"
славянском языке, кажется, не менее, чем
15-20 переводов канона).
Инициатива систематического перевода
богослужебных текстов на русский язык
принадлежала Иннокентию Херсонскому,
святителю, глубоко и далеко зревшему
церковные пути и нужды. Надо сказать,
что вторая половина 1820-х годов, когда
святитель начинал свое служение, была
очень неблагоприятна для
переводческой деятельности: именно
тогда состоялся известный погром дела
церковных переводов (святитель
Иннокентий считал его делом "клеветников
на это истинно христианское учреждение...
следствием не убеждения, хотя бы
ошибочного, а личностей и интриги"). И
тем не менее, в конце 1820-х годов он, в то
время архимандрит, инспектор Санкт-Петербургской
духовной академии, зная отрицательное
отношение властей к церковно-переводческой
деятельности, вдохновил
преподавателей греческого языка
Михаила Богословского и Иоанна
Колоколова начать переводы.
В 1830-е годы была опубликована их
значительная часть, причем начинали с
перевода наиболее неудобопонимаемого -
канонов праздничных служб (именно
каноны переводил и прп. Паисий за
полвека до этого).
Можно сказать, что с этого времени
литургические переводы становятся
общецерковным делом - сотни
переводчиков вносят свой вклад в нашу
традицию. Для примера отметим хотя бы
основную часть того, что сделал один
переводчик - будущий протопресвитер
Михаил Измайлович Богословский,
настоятель московского кремлевского
Успенского собора, доктор богословия.
Он также перевел канон Андрея
Критского - опубликован в 1836 г., были
переиздания; каноны святого Космы
Маюмского на Воздвижение - 1831 г., на
Рождество Христово - 1831 г., на
Богоявление - 1832 г., на Сретение - 1837 г., в
Неделю цветоносную - 1834 г.; в Великий
четверг - 1835 г.; трипеснец утрени
Великого пятка - 1836 г., богослужение
Великой субботы - 1836 г.; каноны Иоанна
Дамаскина на Рождество Христово - 1831 г.;
на Богоявление - 1832 г.; на
Пятидесятницу - 1831 г.; на Успение - 1836 г.;
каноны преподобного Феофана,
митрополита Никейского на
Благовещение - 1833 г.; антифоны степенны
всех восьми гласов - 1837 г. и т.д.
Труды свт. Иннокентия и его учеников
положили начало русской академической
традиции перевода литургических
текстов на русский язык. Можно
перечислить сотни ее представителей,
но укажем здесь тех, кто более других
послужил становлению традиции.
В 1855-1856 гг. профессор греческого языка
СПбДА Евграф Иванович Ловягин при
поддержке и на средства Санкт-Петербургского
митрополита Никанора (Клементьевского)
(прест. в 1856), издал в трех книгах "Богослужебные
каноны на греческом, славянском и
русском языках". Потребовались
переиздания, которые быстро разошлись,
что показало "крайнюю потребность в
подобного рода книгах" у духовенства
и мирян.
Митрополит Никанор защищал смелое для
того времени дело (до него русские
переводы богослужебных текстов почти
не выходили отдельными изданиями и
такими тиражами), и его обвинили в
новаторстве. Представляя эти книги, он
писал свт. Филарету: "Многие из
просвещенных ревнителей и любителей
церковных песнопений... весьма многое
не могут понимать в наших
богослужебных книгах по древности
славянского языка и получать
удовлетворительное изъяснение на
неудобовразумительные места от своих
священников, даже обучавшихся в
академиях". Митр. Никанор защищал и
церковно-переводческие труды Оптиной
пустыни, также подвергавшиеся
нареканиям.
В 1874-1878 гг. Ловягин вместе с коллегами
по академии - специалистом по
латинскому языку Никандром Ивановичем
Глориантовым и специалистом по
христианскому Востоку Иваном
Егоровичем Троицким - публикует
пятитомное "Собрание древних
литургий, восточных и западных, в
переводе на русский язык",
включающее и все ныне используемые в
Православной церкви литургии (свтт.
Иоанна Златоуста и Василия Великого,
Преждеосвященных Даров, апостола
Иакова).
Много сделал для укрепления и защиты
церковно-переводческой деятельности
историк и литургист архиеп.
Черниговский Филарет (Гумилевский). Он
и сам переводил на русский язык
богослужебные и святоотеческие тексты,
которые помещал в своих многочисленных
книгах (см., например, его "Исторический
обзор песнопевцев и песнопений
греческой церкви") и статьях, в том
числе и в основанном им в бытность
ректором МДА журнале "Творения
святых отцов в русском переводе". Не
менее важным вкладом в решение
проблемы были труды святителя как
церковного историка и литургиста.
Просвещая церковное общество и борясь
с духом невежества, он этим готовил
проведение в жизнь необходимых церкви
литургических преобразований.
Для святителя Иннокентия Московского,
опытнейшего миссионера, пастыря и
переводчика, было ясно, что и в России
имеется такая же нужда в проповеди веры
и в богослужении на родном понятном
языке, как и на Аляске. А 1869 г., вступив
на московскую кафедру, он, побуждаемый
видением неотложных нужд
церкви, не только основывает
Миссионерское общество, не только
вводит выборные приходские советы для
возрождения местной соборности и
самоуправления, но и учреждает Комитет
для исправления текста богослужебных
книг "по поводу усмотренных в них
грубых опечаток и неудобопонятных
речений".
В состав созданного святителем
Комитета из ученых представителей
белого духовенства входили
председатель его прот. Николай
Надеждин, настоятель Покровского (Василия
Блаженного) собора, а также прот.
Николай Световидов-Платонов,
впоследствии протопресвитер
кремлевского Успенского собора и прот.
Сергий Модестов, настоятель
Ермолаевской церкви. Интересно, что в
этом деле (исправления Требника и
Служебника) не участвовала
академическая профессура, может быть
потому, что инициатива исходила из
среды приходского ученого духовенства,
наиболее остро ощущавшего эту
пастырскую нужду.
Труды Комитета свт. Иннокентия были
переданы Синодом для рассмотрения
Особой комиссии, учрежденной в 1881 г. под
председательством архиепископа
Кишиневского Сергия (Ляпидевского).
Осенью 1883 г. ее председателем был
назначен архиепископ Тверской Савва (Тихомиров)
- ближайший ученик свт. Филарета. В свою
очередь эта комиссия предвосхитила
труды преосв. Финляндского Сергия (Старгородского)
и его Комиссии по исправлению
богослужебных книг, организованной в
1907 г.
Святителя Иннокентия очень беспокоила
невнятность богослужения, как и вообще
несоответствие принятого монашеского
богослужебного устава пастырским
нуждам церкви. Е.Е. Голубинский писал,
что святитель, "обладавший твердым,
ясным и прямым здравым смыслом,
сознавал нашу несообразность, говорил
о ней и для ее устроения мечтал о
Вселенском соборе. Но тут вовсе не
нужно созывать Вселенского собора.
Право начертывать чин общественных
служб со включением и литургии в
древнее время принадлежало не только
каждой частной церкви, но и каждому
епископу, и права этого никто потом не
ограничивал; монастырский устав вошел
у нас в приходские церкви не путем
вселенского или частного
законодательства, а просто путем
обычая".
Подготовить церковное сознание к
пониманию неотложной необходимости
нового перевода богослужебных книг
сумел свт. Феофан Затворник, который
писал: "Мрак в книгах, и это не почему
другому, как по причине отжившего век
перевода". Проблема казалась ему
очевидной, он считал, что для начала ее
разрешения требуется самая малость:
"Для начала определения переводить
богослужебные книги достаточно одного
напоминания о необходимости сего;
потому что все знают и чувствуют сию
необходимость. Недостает только толчка.
Записки составлять о сем, как ни
расписать,.. будет ниже того, что
чувствуется... Все в один голос выразили
живое желание сего... Так и всюду будет".
Вряд ли кто-то из русских архиереев
потрудился больше в проповеди этого,
чем сам свт. Феофан. Он постоянно
пользовался возможностью убедить в
необходимости переводов и церковное и
светское общество, пытался даже
организовать кампанию в верхах, зная,
где решались в его время церковные
проблемы. Впоследствии почти все его
единомышленники в деле перевода в
дискуссиях стали ссылаться на него как
на важнейшего и авторитетного своего
сторонника.
Он думал, что необходимый перевод,
который должен быть ясен для простого
человека, появится на новом, упрощенном
славянском языке: "Опыты перевода
уже деланы были. В "Душеполезном
чтении" несколько служб так
переведенных уже напечатано. И
благоговейно, и понятно. Так пусть и всю
книгу какую-либо переведут".
И действительно, в московском журнале
"Душеполезное чтение" в 1860-е годы
печатал свои переводы богослужебных
текстов на русский язык его основатель
и издатель протоиерей Василий Нечаев,
впоследствии епископ Костромской
Виссарион (прест. в 1905). Им же в 1882-1889 гг.
были напечатаны переводы еп.
Екатеринославского Августина (Гуляницкого)
(прест. в 1892), которые святитель Феофан и
имел в виду.
Еп. Августин, наиболее плодовитый среди
русских архиереев переводчик
богослужебных текстов, писал о себе:
"Будучи с молодых лет хорошо
ознакомлен с церковными книгами, автор
настоящей заметки давно уже начал
скорбеть и теперь глубоко скорбит
сердцем, когда ему приходится слышать
или же и самому читать в церкви такие
выражения, в которых никак нельзя
открыть не только логического, но часто
и простого грамматического смысла. Не
говорю о псалмах, не говорю о паримиях:
чтобы тут все было ясно и для слушателя
понятно, для этого нужно слишком многое,
чего, быть может, еще и не в силах
сделать наше церковное правительство -
Я имею в виду неясные, неточные,
безграмотные выражения в наших
молитвах, канонах и стихирах разных
наименований. Кто, например, сразу
откроет подлинный смысл в пресловутой
песне: "Любити убо нам, яко безбедное
страхом" или в этом загадочном: "Брашен
львов, сотренных членовными... имже к
нам наслаждается дарований (ирм. 3 песни
кан. на Богоявление)? Кто сразу поймет,
что значит "восшедша слова от Слова
научившеся", или: "Сушу
глубородительную землю солнце
нашествова иногда"? Кто может читать
легко и с полным пониманием второй
канон на Рождество Христово, на
Богоявление, на Пятидесятницу?"
Поныне важное значение могут иметь
принципы перевода еп. Августина. Он
пишет и о необходимости замены
непонятных слов, и что "в тех случаях,
когда для выражения известного понятия
нет вполне подходящего слова в
старославянском языке, следует брать
нужное слово, без всякого сомнения, из
позднейшей славяно-русской речи. Знаем,
что есть и всегда могут найтись
неумеренные ревнители чистоты
церковного языка, которые возопиют
против введения в богослужебные книги
новых русских слов, но таким ревнителям
внимать не нужно: они ревнуют не о
чистоте, а о темноте церковного языка,
быть может, конечно, сами того не
сознавая и не желая. Если мы допускаем в
своем богослужебном языке даже чисто
иностранные слова,.. то не странно ли, в
самом деле, что мы боимся ввести в него
вновь какое-либо свое родное слово?..
Что же, разве во всех этих новых русских
словах заключается что-либо
оскорбительное для религиозного или
нравственного чувства верующих? И на
каком разумном основании стал бы кто-нибудь
противиться употреблению этих слов в
церковном языке?!"
Велась также дискуссия в печати и
устраивались специальные собрания для
уяснения неудобопонятных речений. Так,
авторитетное московское Общество
любителей духовного просвещения
провело в 1879 г. ряд заседаний для
уяснения смысла выражений: "от очес
призора" и "прилог силы хваления
трисвятаго не прияша". Известны
споры на тему, что значит "сыну света
Твоего соделай служителя" или "возшедша
слова от Слова научившеся" (были
разные мнения даже у таких выдающихся
церковных переводчиков, как свт.
Филарет Московский, епископ Августин (Гуляницкий),
проф. СПбДА Е.И. Ловягин, прот. М.И.
Богословский и т.д.).
Что же касается
учености переводчиков того времени, то
профессор МДА М.Д. Муретов отмечал с
горечью: "Обида чувствуется за
академическую науку при мысли, что еще
в 70-80-х годах прошлого столетия (т.е.
сразу после окончания перевода Библии!
- В.К.) дело (исправления) могло быть
сделано уже и притом не какими-нибудь
случайными и к науке мало
прикосновенными людьми, а лицами с
высоким научным цензом и специалистами
по библейскому, отеческому и
богослужебному языку".
Продолжение следует.
|
